В детстве я всегда с неописуемым
восторгом смотрел на карандаши и краски, но что с этим можно делать не
представлял. Так и дожил до 20 лет не умея держать кисть в руках, страшно
завидовал умеющим это делать. Случайно прочитал книгу про всем известного
художника, бывшего торговца картинами, и понял, что я совсем не стар и еще
можно научиться.
В институт поступал четыре раза,
некому было показать, что и как.
Какое счастье владение ремеслом.
Наше поколение было немо. Человека и
человеческое в нас никто не видел, а может мудрые учителя, и видели, да было им
недосуг в бесконечной 45 минутной гонке. В институте, наши великие земляки
здесь работавшие, Марк Шагал и Казимир Малевич, упоминались, на каком-то
стенде, одной строчкой, махусенькими буковками.
Что- то было не так в жизни и в
искусстве живописи. Вот об этом всю жизнь и думаем.
Однажды, в акварельной мастерской,
преподаватель, остановившись где-то за спиной в третий раз, возмущенно воскликнул:
кто-то здесь писал, ярко так? Вы? Зачем вы переделываете? Искусство жизнь не
копирует, это редкий дар видеть так ярко. С этого момента я перестал стесняться
цвета. Цвет это эмоция!
Я работал профессиональным
художником в художественном фонде, но живопись, для меня, была чем-то очень
личным, я оставлял её для себя, не показывая на выставках, да и все время
считал свои работы не совершенными и учился дальше.
От живописи, не только своей, я
получаю просто необъяснимое наслаждение. Будь у меня деньги, я бы стал
коллекционером. Живопись это музыка, опера, рапсодия не знаю что, но это можно
созерцать бесконечно. И еще это моя потребность высказаться. Это моя радость
или мой протест, но всегда восторг перед жизнью.
Я сажусь за работу, когда идея столь
прекрасна, что способна преодолеть мою лень, и должен сделать работу сразу,
поскольку если не сделаю, она будет мучиться в углу годами. В этом случае,
чтобы её закончить нужно прийти к тем же чувствам, с которыми начинал. А
человек, он постоянно меняется, и приходиться иногда хоронить себя самого.
Я не отягощен великими проблемами
нашей жизни, простые человеческие радости, мой принцип. Моего деда убил Сталин,
дед сажал сады. И как бы ни было это банально, я пишу цветущий сад. Я люблю
старые деревья, в них опыт, сила, индивидуум. Они памятник, они были, когда нас
не было. Чем-то похожи на деревья люди, я люблю заглянуть в глубину их глаз.
Живопись сейчас стала изощренной,
она ушла от открытого цвета, и даже от простого смешивания краски. Она полюбила
изощренные пятна, бездну эффектов и любуется сома собой.
World Map